(no subject)

Выходишь из дома, и видишь, что за ночь все покрыл иней - каждое дерево, каждую былинку, куст татарника в человеческий рост. Сперва кажется, что прошел мокрый снег, но это не снег: сухие острые кристаллы, не такие разнообразные, как снежинки, а все одинаковые, иголки да крестики, растут друг из друга так, как ветви дерева, и нарастают в сантиметр толщиной. Каждую ночь они вырастают по чуть-чуть, так что за три дня сухой репей превращается в белый шар.
К краю обрыва подойти нельзя: неясно, какие буераки и дыры скрыли сугробы. Глубокая расщелина расколола холм сверху донизу, и в ней сотни пологих холмов и холмиков, с одного боку белые с искрой, с другого темно-синие, черные. На краю обрыва обсыпная груша с плодами, сморщенными, как мумии. Все холмы в дорожках следков: сложная животная жизнь.
Сверху слышен гул плотины. Давно нет никакой плотины, остался только перепад, и вода рушится с него в пене, застрявшие на плотине коряги превратились в белые здания почти классических форм, с колоннами. Летний пляж выглядит дико и странно, белая лодка кверху дном, тропинка до воды. Над водой колышутся столбики пара, как водоросли. Вниз по реке лед, по нему вдоль берега идет санный след.
Первый раз я в деревне в такой мороз. Когда минус пять градусов, и во двор привыкаешь выходить в одном свитере, тогда другое: понятно, что зима тебя внутрь тебя загоняет, никак не высунешься на одной мыслью, и обживаешь себя внутри. И смотришь только на белое и черное. Но и мороз, оказывается, хорошо: но тут уже не до философии. Исчезаешь на нем мгновенно. Совсем быть перестаешь.