дремель

Пока едешь по городу, отмечаешь детали, особенности пейзажа, в котором предстоит жить, берешь на заметку, словно закладки делаешь на память: снега на улицах совсем нет. Низкорослые сосны с длинными иглами, дикобразы по сравнению с московскими ежами, растут рядами, да и на газонах осталась еще с лета трава. Из-за этого город зимой обманчиво зеленый. Дома невысокие, много – четыре этажа, вон собака стоит на поленнице дров. Растут платаны – дерево, с которого словно живьем ободрали кору, только кое-где остались сухие струпики, а плоды у него – как маленькие колючие булавы, висящие на веревочках.

Ветер дует с моря, и оно лежит до горизонта – палевое, спокойное. Море – огромное, и облака идут над ним как пиратские корабли на всех парусах. Бухта выгнута подковой, от скал отражается шуршание языков прибоя по шершавой гальке, море катает камни как девушка ледецы во рту, и они стучат друг о друга, истачиваясь. Направо посмотришь – видно Керчь, налево – Лысую гору. Водоросли гниют на пляжах бурыми мочалками. Вдоль моря – остовы летних кафе, похожие на ржавые суда, выброшенные на берег. Как снасти, висят на каркасах высохшие плети винограда.
Летом здесь дети играют в мяч, чадят жаровни, грузины жарят шашлык, и жирный запах ползет над водой, смешиваясь с запахом моря, здесь торгуют ракушками, поделками, воздушными шарами и сладкой ватой, толкутся туристы, ходят в местный аквариум смотреть экзотических рыб, жарятся на солнце рядами, плещутся в море, в прибое, белом от мергеля. Сейчас о лете напоминают только бесполезные объявления о наличии в зале кафе кондиционера и надписи, оставленные туристами на каменном парапете высокого берега: «Наташа и Папа. М. Тушинская».

В самолете лететь довольно глупо. Редкие снежинки прилипают на аквариумное стекло иллюминатора, узорами похожие на морских ежей, и больше ничего не видно: сплошная пасмурь и небытие. Ничего от тебя не зависит, ни полет, ни благополучность приземления. Страшно лететь на самолете. Ветхие газовые шарфики облаков разлезаются в воздухе, самолет точно ножницы, кромсающие метры тонкого нейлона. Раз-раз – и самолет уже летит над новой землей, в ослепительно голубом небе. Глаз, беспокойно нащупывающий почву, обманывается, белые сплошные облака до горизонта принимает за сверкающую антарктическую пустыню с твердыми сугробами снега.
Говорят, путешественник Амундсен, дошедший до Южного полюса, не ставил перед собой цели до этого полюса дойти. Амундсен изобрел теорию промежуточных целей: сегодня ему нужно было дойти до скал, завтра – до торосов, и так он и шел себе от одной снежной сопки до другой, с каждым шагом незаметно приближаясь к своей великой конечной цели. Мы летим нигде, над плотным снежным полем, болтаемся над облаками, пока самолет не начнет весело и жутко покачивать нас на воздушных ухабах - так взрослые играют с детьми, подбрасывая их на коленях. Цель у нас самая простая: мы летим отдыхать, у нас зимние каникулы, мы немножко скопили денег и теперь отправляемся на недалекий юг, в гости. Нечаянные выходные снесли нас с крутящегося круга, сидя на котором только и видно, как день и ночь мелькают мимо со скоростью телеграфных столбов, остались позади заботы и работы. Нам бы нам забыть московскую суету, чтобы потом с новыми силами продвигаться небольшими шагами к нашей конечой цели, которая нам, в отличие от Амундсена, неизвестна.
Расступается снежная мгла, нежным дымом повисая вокруг, внизу становится видно расчерченную на квадраты землю шоколадного цвета и море с белыми бурунами. Цель достигнута – Анапа, летняя зима.