дремель

Против воли пристутствовала вчера на православно-оздоровительном* мероприятии. К слегшей в больницу бабушке приехала моя бывшая подруга, любительница посетить Оптину пустынь, владелица пасторта с печатью дьявола, привезла бабушке брошюр по исповеди, баночку масла от каких-то мощей, и велела готовиться к посещению священника.
Бабушка сидит на кровати в банном халате, с испуганным видом:
- Она мне сказала - если вы не исповедаетесь, так и будете по больницам валяться!
Я молчу, не желая огорчать бабушку соображением, что в ее возрасте и с ее здоровьем частота посещения больницы не зависит от количества грехов. Одновременно я в который раз начинаю нехорошо думать о православных.
Бабушка взволнована и даже в ажитации. Покольку она сама никогда не интересовалась религией и вопросами веры, исключая ежегодный набор крещенской воды в соседней церкви, для того чтобы ее пить и мазать на все места, я понимаю, что этот визит для нее, равно как и благочестивые разговоры - просто некая форма внимания. Вот придет еще один человек, с которым можно поговорить о своих двух мужьях, потому что соседки по палате уже в курсе всех наших семейных нюансов.
Бабушка, надо сказать, за свою жизнь ни разу не озадачивалась не только вопросами веры, но и приобретением собственного мнения: ее мнение - это мнение ее собеседника на данный момент. Безусловный плюс этой формы общения состоит в том, что следы мнения сохраняются в организме где-то полчаса после беседы, а потом выводятся без остатка, чтобы освободить место для нового мнения. Думаю, у бабушки артистические наклонности, потому что в процессе беседы она необыкновенно переживает, талантливо создавая для себя волнения.
Испытывая приятные эмоции от грядущего страшного события, навязанного чужой, настырной волей, бабушка готова каяться, но одновременно боится: все-таки как же это - придет какой-то чужой мужчина, и надо будет говорить с ним об интимных подробностях.
Поэтому бабушка вызывает в больницу меня:
- Ты приди на полчасика пораньше, а как батюшка придет, ты с нами пойди, и сядь неподалеку на скамеечке, и смотри на меня.
Бабушка волнуется еще и потому, что моя бывшая подруга строго приказала ей в день посещения освободиться от капельниц и врачебных мероприятий, а бабушка боится грубой медсестры, лебезит и униженно улыбается. Назавтра бабушке предстоит гастроскопия.
Я хмуро собираюсь в больницу, опять нехорошо думая о православных и их активности. Я точно знаю, что нужно бабушке: бабушка мечтает о "настоящей деревенской картошке". Я отвариваю ей картошки, специально привезенной из самой что ни на есть деревни, поливаю настоящим деревенским маслом, крошу укроп, заворачиваю в фольгу, газеты, полотенце, и поспешно еду, пока не остыло. Мероприятие строго засекречено: дед категорически против визитов священников, и узнай он, на бабушку обрушился бы страшный скандал. Бабушка бы с удовольствием подхватила и развила скандал, таким образом, последние годы ее жизни были бы изрядно скрашены.
Соседки по палате в курсе грядущего, как в курсе всех деталей бабушкиной жизни. Они давно над ней смеются. Трудно не смеяться над ней, когда она делает круглые глаза и паническим шепотом сообщает что-нибудь глубоко нелогичное.
Не успевает бабушка развернуть картошку, как появляется священник, статный и молодой, как раз той внешности, что располагает прихожанок. (Позже выясняется, что священник из церкви Ильи Пророка - ну, того, который в воду нассал.) Бабушка уходит с ним в коридор.
- Вона как! - восхищенно выдыхает соседка.
- А как же, - ехидно отвечает другая, - в молодости-то небось накуролесила!
Будет теперь о чем поговорить после обхода.
Пока священник шепчется с бабушкой, а потом накрывает ее епитрахилью, мимо по коридору пару раз проходит бабушкин врач. По выражению его лица видно - он потрясен, насколько серьезно его пациентка готовится к гастроскопии.
Я, изнывая, слоняюсь поодаль. В больничном коридоре вместо елки украшали пальму в кадке. Большая табличка с правилам гласит, что, в том числе, больным запрещено играть в карты и другие азартные игры, а также сидеть на подоконниках и высовываться из окон.
Бабушка возвращается в палату, торжественная, осторожно садится на кровать. К ней подлетает соседка:
- Ну, как исповедались? Все вспомнили? Небось, вы его своими похождениями в шок повергли?
- Вспомнила.
- Да что-то вы быстро!
Бабушка осматривается, как королева: аттракцион с доставкой удался.
Бабушка говорит мне:
- А ничего. Симпатичный. Сказал, что теперь все мои грехи отпускаются, и я не должна больше о них думать.
Бабушка задумывается. Принимается есть картошку, с наслаждением:
- Вкуснотища! И остыть не успела. Ах, какая картошечка! Месяц о ней мечтала!..
Ест, а одновременно пересказывает мне свою исповедь.
- А я ему после исповеди сказала, - бабушка округляет глаза, - что у меня есть один грех, который мне Бог ни за что не простит!
Бабушка медлит, проникаясь всем ужасом сказанного. Соседка сжаливается:
- Глупости! Бог любой грех простит! Сказано вам - не думать больше об этом! А вы не слушаетесь!
Бабушка упрямится.
- Нет! Этот - не простит!
Бабушка плачет, роняя слезы в картошку, плачет, роняя картошку изо рта, и одновременно жадно ее в себя запихивает.







-----
* удачный термин "оздоровительное православие" принадлежит Корпускуле