дремель

На Хопре с самого утра ловили рыбу местные алкоголики, как говорит про них дядя Ваня - "Весь бомонд". Татуированный Андрей, несколько раз уже отсидевший - местный козел отпущения, сидит, говорят, и за свое, и за чужое, до кучи, за всех сразу - играет лучше всего на гармонике, а также на губной гармошке, гитаре и даже пиле. С утра он ловит пауком на плотине. Когда по реке проезжает рыбнадзор, собирая дань, все разбегаются, а Андрей выплывает на середину реки и начинает махать вокруг себя пауком, всех, кричит, порешу. Один раз так и попал железкой в висок, пока махал, теперь рыбнадзор его не трогает, а аккуратно объезжает. В этот раз был пьян до нестояния, потому упал на песок и оттуда спел мне акынскую песню на заунывный мотив:
- Алиса
такая красивая
хоть и в очках
а я все пью
жизнь моя печальная
и душа у меня болит.
- Ручки, - говорит, - у тебя, как струны моей гитары. Как тебя зовут-то, Ася? Век не забуду! (Через две минуты) Как тебя зовут-то?

Сестра его, Лёнка, младше меня, а выглядит уже хорошо на пятьдесят - тоже пьет, с детства. Это у них наследственное. У матери их ребенок когда-то по зиме под лед ушел на Хопре, потом второй был, хороший, говорят, мальчик, но по части головы нездоровый - пришел как-то к людям и говорит: "А я отца топором зарубил". Ему говорят: "Где ж ты топор взял, у вас же нету?" - "А я, - говорит, - к бабке Мане пошел, дай, говорю, топор, отца зарубить хочу, а она говорит - на, давно пора". "Мне, - говорит, - картошки теперь больше достанется".
Ну и эти двое остались.

Андрей сидит на песке, раскачивается, и умиленно бормочет мне:
- Я не пристаю, я чисто символически. Визуально!

Лёнка включает телефон - звонить не звонит, тут местная мода - сим-карточки нету, а телефон вместо плеера - и сует мне в ухо:
- Запахло весной
Метелям отбой! - орет оттуда.
- Это что, Круг?
- Мудак ты епта, какой Круг, это "Бутырка"! Изумительная песня, да?

- Ты, Лёнк, - говорит обеспокоенный Артур, - если увидишь, что кто к Асе пристает, ты уж разберись.
- А как же, - орет Лёнка, - ты меня че, не знаешь, я так ёбну кому хошь! Чисто символически!

Приходил Серега. У Сереги вместо обеих кистей рук - культи, потому что упал пьяный зимой в снег и лежал, пока не нашли, говорят, что руки у него были стеклянные, насквозь прозрачные, и мать думала, что он не выживет, и в больницу даже не поехала, а он к вечеру позвонил, говорит, мать, жрать хочу. А во лбу у него металлическая пластина - потому, что пьяный врезался в столб на мотоцикле. Этот пришел посмотреть, чего это я там такое рисую, и стал клянчить, чтобы непременно нарисовали и его, "хоть я и урод, и один глаз у меня меньше другого, потому что пластина, но в паспорте на фото я уж такой урод, хуже чем в жизни". И ныл, и ныл, так и не дал мне дорисовать. Леша даже удочку бросил, подошел, похлопал его по плечу и говорит сурово:
- Пойдем. Я тебя нарисую.
- Иди, - говорю, - не бойся, он нарисует.
Сперва Леша его рисовал, потом я дорисовывала - лицо широкое, красное, во лбу гуля, глаза радостные, как у ребенка на праздник.
- А какие у меня глаза?
- Голубые.

А хотела-то я нарисовать, как Леша удит рыбу в Хопре.

Выехав перед рассветом первого мая, видели исход: из Москвы массово уезжали на праздники. На триста километров тянулась пробка, которой мы сперва не придали должного значения, и уже потом, выехав на трассу, увидели поднимающиеся в перспективе холмы, ленту дороги, которая вся, до горизонта, была в аккуратно ползущих машинах - даже по стилю вождения было видно, что люди устали - никто не пытался идти на обгон, прорываться по обочине и прочих глупостей, все ехали гуськом, со скоростью тридцать, и ехали, и ехали, хочется сказать - понуро, но вряд ли это можно с точностью определить по сгорбленности автомобиля. Многие везли с собой лодки. Пробка стала рассасываться только в середине Рязанской области, но еще долго на дороге в Астрахань маячили впереди одни 199.

В первый раз оказались в деревне так рано - весной, весна немного припозднилась, дала холодов, и когда мы поднялись на холм - кругом до горизонта только легкая зеленая дымка поднималась над черным и сизым. Хопер был еще в разливе, затопив летний пляж, и плотина разрушенной ГЭС была полностью скрыта под водой.

В небе над селом ранними утрами пролетали самолеты на парад в Москву - сперва один, потом двойка, потом тройка и еще один. Длинный, как веретено, а те два - горбоносых. Пролетали низко, размером казались с парящего прямо над двором коршуна, выискивающего цыплят, а гул вбивал в землю воздушные сваи.
- Телевизор теперь не будем смотреть, - сказал дядя Ваня, - не хуж, все уже видели, как на Красной площади.

Первым делом из подпола была поднята трехлитровая банка помидоров, успешно перезимовавшая, и пущена на закуску: после десяти часов в машине по нашим дорогам надо, конечно, и выпить прямо во дворе за столом. Потом пошли на рыбалку. Местные уже сидели, удили на закидушки, и жаловались, что рыбы в разлив совершенно никакой нету.
- Отнерестилась, - объяснял научно Артур, - осоловела и теперь вообще есть пока не хочет, как мужик после секса.
Говорили, вышло постановление, чтобы с лодок не ловили, только с берега и на удочку, и одна удочка в одни руки, а кого со спиннингом поймают - тому штраф две тыщи рублей. Чтобы во время нереста, значит, не ловили сомлевшую и дезориентированную рыбу.
- Дураки, - говорили браконьеры, - у нас "паук" который день пустой, ты ее захочешь - не поймаешь.

Во дворе все еще живет хорек. Теперь, говорят, даже пара хорьков.
- Здоровый, гад, вот такой. Он к вам подкоп в дом делал, веранду грыз, вот дырка. В городе что - мешают соседи сверху. А тут нет. Тут делают подкоп соседи снизу.

И вот, береза стоит у дороги, еще голая, а на ней прибито рекламное объявление: "Куплю березу".

Где-то между Москвой и Питером в городе Жлобин существует фабрика мягких игрушек, огромные медведи и зайцы с человеческий рост, с чудовищными мордами. Катя говорит, если ехать по железной дороге, то рано утром, выглянув в окно, можно увидеть эту станцию: вдоль всей платформы стоят люди с плюшевыми монстрами, медведи с вытаращенными глазами и чернеными бровями, кажется, зарплату здесь выплачивают товаром. И вдоль всей трассы, среди воблы, чая, самоварного дымка и полотенец с голыми бабами - висят на продажу эти игрушки, которыми можно напугать и самого закаленного взрослого.

На трассе дождь, медленно и тяжело идут фуры, поблескивая серыми боками, как слоны.

Нежные пальцы зелени. Ходили в Нескучный сад нюхать жасмин. Кафе в зелени, яблоня сложила ветки на деревянный стол, уже все в зеленых кулачках, жасмин весь в белом стоит за спиной. Посреди поляны фонтан с тремя струйками, в котором купаются вороны: стоят, как под душем. На яблоню прилетела молодая ворона, посмотрела на нас боком, переползла поближе, и издала несколько таких звуков, будто ее сейчас вырвет. За хлебом спускаться не хотела, кажется, требовала, чтобы мы влезли к ней на яблоню и покормили ее.
Хлеб достался ушлым воробьям. Тут же в их толпу прилетел скворец: чего дают? Дикие птицы, не испорченные городом, не умеют кормиться хлебом. Воробьи примечают, куда летит крошка. Скворец растерянно стоял в сухой траве, спиной к нам, и, задрав голову, с удивлением обозревал небосвод без единого облачка: откуда манна небесная? Крошки, падая в траву, шуршали, и он пытался ориентироваться по звуку. Бегал взад-вперед, вертел головой, пожимал плечами. Наконец мне удалось попасть ему катышком в лоб. Ухватил, взял в клюв, деловито повозил о землю и съел.
Лебедь плыл по пруду картиной, выбрался на настил, ощипал с себя лишние перья и смачно хрюкнул.

Коллеги соскучились по мне, а по соседнему парку рядом с работой - еще больше. Они не были в нем с прошлого лета. В прошлом году в грузинском кафе там подавали зеленый ткемали к нежным шашлыкам, а в этом - только аджику и домашнюю сладкую изабеллу, от которой в гортани щекотно.

Большая яблоня роняла лепестки на землю, устав благоухать. В деревянных беседках сидели люди, ели шашлык, а в отдельной беседке в окружении динамиков сидел музыкант и старательно исполнял на весь парк советские песни, постепенно всплывая с глубины времен на поверхность: он пел про дождей грибных серебряные нити, про чита-маргарита и белого лебедя на пруду. Исполнение было такое, словно "деды" заставляют призывника басом петь "естердей".
Сперва музыка нам мешала, но после пары-тройки бокалов она стала как будто тише, разлилась в воздухе, растворилась, став такой же частью природы, как дым над шашлыками, сирень, соловьи и кувыркающиеся в траве рыжие крысы. Мы смотрели на мир благосклонно, постепенно тоже благорастворяясь в нем.
- Живем, как миллионеры, - сказала Наташа.

В нашей беседке зажгли красный фонарь. В каждой деревянной беседке с пустыми столами - под музыку медленно танцевали пары.

Шли обратно. Наташа удалилась в кущи, а вернувшись, застала нас с Сашей за тем, что мы руками гладим листья деревьев. Все листья были на ощупь бархатные - не только ольхи и липы, но и клена.
- Они еще молодые и не потеряли своих иллюзий, - объяснила Наташа.

Соловей дремал в кусте и время от времени в полусне высвистывал музыкальную фразу, обрывающуюся на случайной ноте.
Я расстраивалась.
- Подожди, - говорила Наташа, - он споет: он не может не петь.

Под деревьями на земле что-то щелкало, потрескивало, словно там поднимались вверх и лопались пузырьки боржоми. Я догадалась - это оно все растет.

Потом три дурака-редактора пошли по высокой и мокрой от росы траве прямо на маяк телебашни, в сторону низко висевшей над горизонтом жирной Луны. Телебашня была похожа на светящийся бамбук.

До трех часов ночи мне не давало уснуть богатое слово "По-по-ка-те-пе-тль".
Возможно, потому, что на улице была капель.

Такая погода должна быть на подмосковной даче. Раним июньским утром. В девять утра, когда просыпаешься от холода, распахиваешь дверь террасы, чтобы с улицы шел теплый воздух, а там - мокрая зелень и тучки, но ясно, что к полудню будет жарко и можно будет идти купаться на пруд. Качает верхушки елей на соседнем участке.

Гуляла с папой за город, от Опалихи до Аникеевки. Сожжена трава на поле, из горелых кустиков торчат несколько свежих зеленых перьев; если щелкнуть или просто задеть сережки ольхи, они выпускают в воздух густое желтое облачко. Ловила лягушку в ручье, она вытянулась на руке, как балерина, а потом неловко прыгнула обратно в воду. И никакой тоски, одно растительное счастье.

По весне у меня начинается ВОЗДУШНАЯ ТРЕВОГА.