дремель

Думала, приеду - дожди, ветер, холодные ночи, уж небо осенью дышало, и так далее. А оказалось, украла лишнюю неделю лета.

В последний день августа было тридцать два.
- Идет, - говорил дядя Ваня, - похолодание из Воронежской, там уже 24-20, через сутки и у нас 20 будет.
И все зябко ежились.

С первого сентября пришло "похолодание", и совсем непонятно стало, что за время года - никакого времени. Пауза. Солнечно, тепло, все кругом зеленое, и леса, и трава, ни одного желтого листа, никаких признаков увядания, ни намека даже и на золотую осень или бабье лето, витает повсюду аромат остаточного цветения, и земля еще прогрета, можно босиком ходить. И все-таки что-то изменилось. Всё словно бы выдохнуло. Нет той ярости. Растения уже отрастили семена и плоды, отдыхают. Огороды почти все убраны. Пчелы, осы, комары, мошка в наличии, но выглядят задумчиво.

Хотела обязательно, в любую погоду, искупаться первого сентября, из принципа: до сих пор отмечаю, что в школу больше не идти, день радости. Вместо того чтобы в школу идти, я на отдыхе и еще и купаюсь. Вот вам всем.
Первого, однако, не получилось, было некогда, так что купаться я поехала второго, без всяких принципов, никому не назло, просто так, потому что больше всего на свете люблю купаться. Это, конечно, правильней.

В ночь пришел яростный ветер, сверкали зарницы, нагнало туч, и к полудню случился затяжной ливень. Я закатывала помидоры в сенцах, Артур наблюдал, советовал положить в банку цветки календулы, потому что у него развито чувство прекрасного, и призывал к осознанности:
- Главное, - говорит, - делай эти закрутки медленно, с удовольствием, а не на отъебись, тогда и вкус другой.
Ливень все-таки был теплый, и скоро мы его перестали замечать и прямо под ним и ходили по двору.
- Ты, - говорит Артур, - потом будешь вспоминать эти закрутки. И этот дождь. И это лето. И эту Землю.

А к семи выглянуло солнце, я села на велосипед и поехала на реку, на дальний пляж. На всей реке не оказалось ни одного человека, даже рыбака, местные давно не купаются, разве что если кто совсем напьется. Ни звука на реке, только птицы на том берегу разговаривают, все входы в воду уже илом занесло, пляж мокрый. Вода прохладная, прозрачная, но не та, осенняя, что сразу колет иглами, а можно еще в ней поплавать минут пять, только кожа потом горит.
По пути на реку видела удода, выскочившего прямо у меня из-под колес. По пути обратно видела его еще раз.

Вечер в поезде Москва - Камышин начался со скандала. Нервная розовая дама с нижней боковой возмущалась открытым у соседей окном, несмотря на +26 на улице и духоту внутри. Она долго скандалила на весь вагон, кричала "сволочь" и "гнида", и "я буду жаловаться начальнику поезда", а соседи вяло и вежливо отбрехивались, прикрывая окно шторкой. Наконец дама ушла в свободный соседний вагон, бросив белье, чем оскорбила и проводницу.
- Мы за ней не скучаем, - доверительно сообщили мне соседи по плацкарте.

Мои же попутчики оказались лучшими в вагоне, а может, и во всем поезде. Мужик средних лет, нос кабачком, на переносице крупная горбинка, ярко-голубые и круглые глаза в темных ресницах - всю дорогу думала, кого же из животного царства он мне напоминает, и вспомнила: кафрского ворона, только белесого. Оказалось, ему сходить на моей станции, живет в соседнем поселке, работает шофером автобуса. Деликатно улыбался. Выпил всего одну банку пива, угостил меня чаем за свой счет, отчего-то совсем не разговаривал матом, и только уже потом я расслышала в его речи тихое, редуцированное до дыхания или глотка, 'на' после каждого слова - малозаметное, как вылеченное заикание. Постоянное присловье - "простите господи". Прощаем, чего уж.

Подсев к нам, он произнес следующую орацию: к любому человеку надо относиться как к человеку, пусть ты видишь его впервые в жизни, случайно, как вот мы друг друга, и никогда больше не увидишь, и неважно, мужчина это или женщина, без этой вот ерунды, а просто надо обратиться к нему как к человеку с душой.
Потом он выяснял с моей соседкой, что главное в жизни:
- Главное'на' - всегда оставаться человеком, а не быть, простите господи, говном'на'.

Соседка, пенсионерка из Волгоградской области, темноглазая женщина в халатике, между шестьюдесятью и семьюдесятью, всю жизнь проработала воспитателем в детском саду в поселке. В Москве была провожаема молодым человеком и девушкой, они стояли на перроне, а она кричала им через стекло:
- Дружно!
И поднимала над головой руки, демонстрируя пожатие.
- Дружно! Живите дружно!

Один из сыновей живет в Москве, она в первый раз за жизнь приехала к нему в гости.
- Видите шляпу? Сын мне говорит - что за мадама из Амстердама? Сними и выбрось!

В жизни ее в этот день произошло важное событие, о чем, волнуясь и удивляясь, она рассказывала нам часа два или три, всё возвращаясь к нему, как всегда делают люди, рассказывая о важном, о потрясении. Чтобы и самой еще раз пережить.

Она всегда смертельно боялась эскалатора с его движущейся лестницей:
- Мы учили стишок, лестница-чудесница, но я же не представляла!
В Москве с вокзала сын повез ее домой на метро, и сперва она боялась на эскалатор взойти, а потом очень испугалась сойти. Казалось невозможным с движущейся части переступить на неподвижную.
- Он-то сошел, а я растерялась, заметалась, и давай пятиться, он оглянулся и тоже испугался за меня. И тогда я прыгнула с разбегу! Далеко! Как козел! И толкнула женщину, ударилась о нее носом. Стою, плачу, и так мне стыдно, и все на меня смотрят.

В детстве приехал к ним мальчик, по фамилии Унгер, отец его в разведке служил, и им потом дали хороший дом.
- Что же, что он немец, хороший мальчик был, не хуже других, какие люди бывают поганые, попрекать, что ты немец. И Юра мне этот рассказывал, как они через Москву ехали, да по метро. Я говорю - а что это - метро? А это такие колонны, так красиво, и поезда с вагонами. А мама у этого Юры попала в эскалатор и ей пятку оторвало, Юра говорил - такая красивая у меня мама, лучше всех, а теперь у нее пятки нет. И я, может, потому всё думала - точно мне или пятку отрежет, или, может, пальцы.

Пришло время домой возвращаться, она запросилась иначе к вокзалу подъехать, поверху, чтобы только без лестниц. Но сын с невестой уговорили на метро.
- Он мне говорит - мама! Я впереди поеду, сойду, а ты прыгай на меня, хочешь как козел, хочешь как баран. Я тебя и донесу.

И вот она поехала. И взошла на эскалатор, а потом взяла и сошла с него, прыгнув совсем недалеко и быстро.
- У меня в этот момент такое было! Как вот если ты тонешь, а потом тебя из-под воды выбрасывают, и ты воздуха глотнул. Такое счастье, такой подъем, такие силы, что вот, я свой страх взяла и преодолела.

Потом подумала, покивала головой и добавила:
- Человек всё преодолевает.

Беседовали потом втроем целых восемь часов, угощали друг друга едой, говорили про птиц, голубей, синиц и кошек, и уток, и кур ("у них же когда цыплята начинают пырхать, курица их бросает, они уже взрослые, она уже может снова садиться на яйца, или не садиться, это ее личное дело..."), о выборе профессии, об интернете, "как это вы сейчас верно сказали!", "я совершенно с вами согласен'на'!"


Именно что, были это попутчики.

Артур рассказал, как бабка вернула кур. Кто-то кур у нее украл, а больше кроме огорода у нее и нет ничего, так бабка попросила поймать ей мыша, взяла глиняную крынку, посадила мыша в крынку, поставила в духовку и он там испекся, пока она приговаривала что-то. А вскоре известный местный вор, ни разу не пойманный, пришел, принес ей кур и страшно извинялся.

Мыша только жалко, страшная смерть. ("Как-то Будда повстречал процессию, которая двигалась вперёд, а огромная толпа наблюдала это. Он спросил: «Что происходит?» Ему ответили, что один религиозный человек просил чего-то. Его желание исполнено. Теперь он жертвует буйвола — это была религиозная процессия.
Будда сказал: «А какое отношение ко всему этому имеет буйвол?")

Что касается денег, их надо показать молодой луне. Новая луна в селе почему-то прячется, всегда хорошо видно только полную или убывающую. Тот член семьи, кто первый увидит новую луну, должен протянуть к ней руку, не спуская с нее взгляда, и дико закричать: "Неси деньги! Деньги неси!" - и подождать, пока остальные члены семьи не прибегут к нему с купюрой, которой и помашут перед новой луной. Говорят, деньги от этого прибавляются и не переводятся в доме. Однако, глядя на местную разруху, поверить в это затруднительно.

Hикогда прежде на моей памяти эта вечно выжженная степь не была так похожа на джунгли. После страшной засухи прошлого года - влажная жара весь июль, так что и при плюс сорока все не сохнут лужи на дороге, зеленеют.

И в самый зной играет рыба в реке, прыгает из воды голавль, жерех, окунь бьет хвостом блесну, малек кишит.

Декоративные подсолнухи на моей клумбе, предназначенные быть похожими скорее на герберы, выросли уже за два метра, стебли толщиной в руку, а московский подсолнух, поднявшийся из забытого синицами семечка, мутировал в трехметровый почти, кряжистый дуб, великана о шести головах. Васильки по пояс, календула по шею, да невесть откуда вышел привезенный с Косы, выкорчеванный давно коровяк - красивым полукругом, словно специально высаженный, в количестве тринадцати штук.

И на каждом листе не богомол так кузнечик, в траве роятся пчелы и осы. Яростная жизнь.

Укроп съела тля, вишня зачервивела, не успев налиться, огурцы разлезлись, картошка почернела, дает с куста по четыре клубня, пришли на огороды фитофтора, черная гниль, серая, всякая плесень.

- У вас, - говорю, - каждый год что-то новенькое.
- Да, говорит тетя Наташа, - но каждый раз все к тому, чтобы у нас урожая не было. А то не дай бог разбогатеем.
Пошел по селу уже слух, что у кого-то начали гнить и помидоры...

Дружественный маг, всплакнувший над историей прошлогоднего голода и наславший на село заклятие, чтобы шли тут дожди и грозы, и чтобы все зеленело, жило и росло вовсю, похоже, перестарался, не разобравшись в сельском хозяйстве и благословив все подряд.

Пошла через дом миграция черных муравьев, каждый год мы у них на пути, страшная это беда - не помогут ни кипяток, ни отрава. Вышли с утра во двор, вся стена кухни в них - тащат яйца, ползут, летают, сплошной ковер, и уже идет тропа до форточки, и уже бегут по подоконнику в доме разведчики, слышат запах сахара, прокладывают путь в холодильник.

Поставила перед ними на улице тарелку с сахарной водой. Через час глядь - нет муравьев, ни одного. Артур так и сел.
- Нет, ну правда, что ты с ними сделала?!
- Попросила.
Ну, по-моему, муравьи увидели вместо отравы сладкое озеро, посответовались:
-Ну ее, какая-то ебанутая, уйдем от греха.
Даже есть не стали.

Артур прославился на все село - отказался работать в магазине. И вообще тут работы нет, а продавец сладкое место, но Артура на социальный рост не возьмешь.
Только это его решение третий день все и обсуждают.

- Мне, - говорит Артур, - осталось гей-парад в Карае провести.
- Ой гляди, - говорит тетя Наташа, - вычислят на раз!

Моя лучшая фотография с Фарухом

Фарух Зурбанович, ручной журавленок-красавка, должен гулять по три-четыре часа в день, чтобы ножки у него не дрожали и не кривили и крылья развивались. Он живет один в загончике под лампой, и боится приползающих к нему ужей - ужи охотятся за мышами, которые отъедают у Фаруха комбикорм. Потом рыжеволосая пятнадцатилетняя Дана выпускает Фаруха из загончика и ведет его в садик, где его кормят давленой жимолостью, листами подорожника и одуванчика, червяками, слепнями и улитками. Пока Фарух предпочитает, чтобы его кормили с рук. Потом Дана ведет его на речку - между сосен идет рыжеволосая девочка, за ней спешит рыжеголовый журавленок, с деловитым видом, шея его равномерно двигается при ходьбе вправо-влево, вправо-влево.
Чтобы Фаруху было спокойно идти с тобой или брать у тебя еду, его надо звать, как мама зовет - "Кррру, крру!" 
Когда мы приехали, Фаруху было 16 дней.
Маша, собирающаяся включить Фаруха в свою научную работу, фотографирует его с малолетства, и материалы складывает в папочку "Ненаглядное пособие".


 

Стерхов биолог Маша смело назвала страшненькими. Белоснежные, со светлыми прозрачными глазами, красным клювом, переходящим в красную голову в редких белых нитях - словно натянули на голову чулок. Как в капюшоне он смешон.

Угрожая, они топырятся, заламывают крылья, быстро машут головой и орут. По их мнению, это страшно. Потешалась я над ними, потешалась - а потом приехала в Москву, вышла на вокзале, увидела толпы людей - и мне захотелось сделать то же самое.
Птенцы у стерхов огненные.

Продолжая двигаться маршрутом "от Битова до Коваля", поехала в Окский заповедник, хотя Коваль имеет к нему отношение довольно отдаленное. Скорее это мое затянувшееся размышление о журавле в небе и синице в руке - лучше, мол, "реально обладать немногим, чем стремиться иметь что-л. большее, лучшее, но труднодостижимое" - еще до опыта пословица эта мне не нравилась. Лучше ли? И обладать чем-л. необязательно, и не стремиться невозможно, и что такое труднодостижимое? Слово "трудно" очень побудительное, а в результате еще окажется, что легко.

Сперва два года я постигала синицу. Узнавала на практике, до чего неудобна синица в руке, как она щиплется и клюется, сотни синиц. Теперь, близко познакомившись и со второй частью, смысл пословицы я утратила окончательно: набор звуков и пустота, ничего не понимаю.

Ира писала греческому другу: уеду, мол, к журавлям. - Далеко? - Нет, рядом, всего километров четыреста. - Ничего себе рядом! - поражался греческий друг. Всё относительно. Кому-то четыреста километров - и уже Болгария, Турция. Четыре часа на электричке, считается пригородной, и еще два на автобусе - почти за углом. "Станция Виваво" - объявляла женщина с плохой дикцией. Ви-Ва-Во! Оказывалось, Дивово. "Станция (Истопники? Исходники?)" - А вот нет, Истодники.

Все луга и пролески по дороге залил кукушкин цвет - бордовые, темно-розовые поля под сине-черными соснами.

В Брыкином Бору - сосновый, конечно же, бор, на песке, простирающийся далеко, просторные и аккуратные деревянные избы. Местным жителям трудно выращивать на песке садовые деревья, кустарники и овощи. И сыро в бору, каждый день шли ливни, в иной день по несколько раз, а если потом наступала полуденная жара, сосны пахли горячей смолой. Комариный сезон, и мошка, и слепни с оводами, студентки-биологи, задумавшись, на полях тетрадей рассеянно рисуют комаров и подписывают - "бззз! бзззз!"

В речке Пра вода цвета чифиря, цвета йода, у берега желтая, красная, на глубине коричнево-черная. Течение на реке быстрое, с омутами и заворотами, и когда плывешь - словно в крови купаешься, только вот не животной, чистой.

Дом, в котором готовят корм журавлям три раза в день, называется у сотрудников брудер. Журавлям режут рыбу ножницами на мелкие кусочки, шинкуют одуванчики, набирают жимолость, крошат яйца, катают из творога с отрубями и зерном множество шариков величиной с небольшой лесной орех. К стенке брудера над столом прикноплено объявление, озаглавленное: "Телефоны нужных журавлям людей", и там после телефонов сотрудников от руки вписано - "Ася, 8-(916)..."). Это лестно, но по журавлям не скажешь, что они вообще нуждаются в людях.

Журавли птицы территориальные, живут они парами, одного журавля в вольер сажать нельзя, очень будет грустить, нервничать и болеть. Но помимо своей пары им никто не нужен. При виде чужака они издают предупредительные крики, принимают угрожающие позы, а потом нападают. (Очень это хорошо устроено у животных - они сперва все-таки предупреждают.) Ростом взрослая птица почти с меня, с вот таким клювом, которым, говорят, стерх может испугать и медведя, например, клюнув в глаз. Потому, идя в вольер к журавлям, вооружаются половыми щетками.

Журавлям дают имена по сложной системе - серым старорусские, стерхам по названиям русских рек, красавкам тюркские, канадцам английские. Пол журавля определить сложно, точный результат дает анализ крови, потому с именами самцов и самок обычны промашки. Нарекли девочку Геей - журавль вырос, и оказался Геем. Что поделать.

Журавль Брыкваль, гибрид серого и стерха, воспитан людьми, и очень любит людей. Считает их себе равными, скучает, хочет общаться - и потому при виде человека начинает гонять соседа по вольеру, молодого стершонка Полия. Чтобы не мешал вести беседы с любимым существом. Взрослые стерхи белые, птенцы их оранжевые, а молодой, не перелинявший - белый с рыжими разводами и со светлыми голубыми глазами.

Увидев нас, Брыкваль исполнил сложный номер: обронил пушистое перо с хвоста, как дама роняет на балу платок, обернулся, посмотрел на него, всплеснул крыльями, подхватил перо с земли клювом, подбросил в воздух, а потом сплясал перед нами что-то вроде лезгинки. Учитывая, что танец журавля - это, возможно, выражение радости и способ ухаживания, этюд, пожалуй, означал: "Дивчо-онки-и!"

Кричат журавли так, что мыслей не слышно. Трубы иерихонские. Бензопила. А ходят, как манекенщицы от кутюр. А иногда - как солдаты в карауле у Вечного огня.

У японских журавлей огромные черные глаза, и двигаются они благородно, сухо. Два японских журавля, самец и самка, год сидят в соседних вольерах: их задумано сделать парой, но пока они просто смотрят друг на друга. Присматриваются. (Вот если бы и люди...) Стоят, бывало, клюв к клюву, и смотрят, как в зеркало, оба черноглазые, высокие, с красными шапочками.
Иногда журавли рычат. Но если подойти к вольеру и разговаривать с ними - красавец, какой ты красавец! Какие перышки, какой носок! - то перестают бояться и пугать, а подходят ближе, осторожно, внимательно, и слушают. Стоит перестать убалтывать - уже проводят легонько клювом по сетке - тррр - что вы тут делаете? Пожалуйста, отойдите. И снова воркуешь - красавец, какой красавец. Тогда голову склоняет, поворачивается одним глазом, другим - что вы там? Что говорите? Кто красавец? Я красавец? Да, я красавец.

Японский



Красавка, самый небольшой



Канадский

Четыре дня все жило в ожидании дождя: вдруг задул ветер и дул весь вечер и всю ночь, и все сидели допоздна на лавочках у дома, на крыльце, дышали. Барометр у дяди Вани уже по-чеховски стал склоняться к суши, колеблясь, не обозвать ли ее великой. На двери сельпо повесили объявление: "В связи с установившейся жаркой погодой полив картошки строго воспрещается. Штраф за полив более одной сотки от двух окладов МРОТ. Администрация".
И на следующий день с утра пасмурно, ветер дует, но ни капли дождя не упало, хотя тучи вокруг бугра ходят разнообразные, тучные, как на сельскохозяйственной выставке, и в первый день небо как слоистая, рассыпчатая простокваша, а на второй день прошел целый караван, цветом от грозно-лилового, свинцового, до сердоликовых прожилок. А на третий день пришли тучи тяжелые, до горизонта, и все не было дождя, но так низко и медленно они проходили, что у нас внизу стало сыро и пахло водой.
Не дождалась и уехала в соседнюю область, и там был дождик, он в темноте ходил по саду на цыпочках.

На Купалу пошли на речку все, кто и никогда на речку не ходит, все старушечки пришли окупнуться. А мне Наталья вдруг шлет смс среди ночи: "Ищи цветок папоротника!" Написала ей, что видела днем своего брата, убийцу и вора, который в прошлом году сбил спьяну на машине моего же дядьку, поехав ночью за пивом, а этой весной пил с Александром Сергеевичем - сосед мой, убивший некогда старушку за пенсию, - и пырнул его в грудь ножом; и был он в шелковом костюме цвета фиалки, напоминавшем робу, с белыми волосами до плеч и с красной мордой - очень красиво, на зеленом особенно. А она мне: "Это цветок папоротника и есть! Теперь мы знаем, как он выглядит".

И впору писать "Моя жизнь с муравьями". Колонна черных муравьев встретила на пути мой дом. Муравьи поднимаются в комнату через щели в полу и пролагают Большой Ягодный Путь в холодильник. Я рассыпаю на их пути приманку-отраву, через нее они брезгливо перешагивают, а карандаша "машенька", которым, по инструкции, надо писать крупными печатными буквами в местах их скоплений "Насекомые! Пошли отсюда нахуй!" у меня нету.
Такой мир стоит, что за десять дней в моем доме ни одна муха не присела на липучку, в то время как у соседей висят они черными шевелящимися гроздьями. Сменила липучку. Нет, не желают, да здравствует жизнь, большая и маленькая.
Приблудная кошка с отвалившимися от морозов этой зимы ушами, хорошо со мной знакомая еще по прошлому году, принесла котят в мой сарай. Теперь они, наверное, уже открыли глаза - и целый день надрываются писком, в то время как мать их предпочитает лежать рядом со мной в теньке на крыльце и урчать. Их крик меня жалобит, я бросаю полив и лезу на крышу сарая, рискуя провалиться на старом шифере, потом повыше - заглядываю в чердачное окно. Вижу нетесанные сосновые балки, древнее сено. Кошка следит за мной с огорода с веселым интересом, задрав голову. Я начинаю взывать "кыс-кыс-кыс", теряя ее уважение, она нехотя поддается на уговоры, не спеша карабкается ко мне и уходит, не скрываясь, в потайной угол, откуда через время доносятся чмоканье.

Пляшут на ковре деревенские девки под березками, играет гармонист в красных сапожках, за дальние мазанки заходит солнце. С другого ковра умно глядит синебархатный олень с собачьей мордой. В дальней комнате - как тут говорят, зале - в красном углу Богородица в сложном окладе из фольги, в кухне в красном углу - "Тайная вечеря" Да Винчи, в раме, под стеклом и все равно черная, копченая: Европа освоена Азией.
Клевер, задуманный быть "естественным, не нуждающимся в стрижке газоном", стоит мне уже выше колен, и это только июнь.

К десяти утра на градуснике тридцать шесть в тени. Второй месяц нет дождей, списаны поля пшеницы, не в силах расти даже подсолнечник, не взошел у сосен чабрец, а Песчанка - часть села, расположенная вдоль реки, в низине, и постепенно покинутая жителями, поднявшимися на холм, - на днях сильно горела. Хопер обмелел, как никогда в июне и редко в августе - спал с течения, там, где стояли по пояс в воде рыбаки, теперь коса, собирают на ней жемчужниц, на корм цыплятам - и кальций, и мяско. Почтение к мяску большое, стоит ребенку, укусив яблоко или малину, заорать, что черявяк, обязательно скажут: и фрукта, и мяско. Набольшим уважением пользуется все еще колбаса.
Развелось по такой погоде почему-то видимо-невидимо оводов и слепней: с палец величиной, оводы-долото. Есть еще и мухи с треугольной формы пестрыми крыльями, этих называют "крючки", потому что "кусают, как кусок вырвали". Летает над окрестными полями и саранча - летает, но пока не жрет. Ее сушат, нижут на крючки, в сушеном виде саранча пахнет копченой рыбой.

Выехали на вечерней заре на рыбалку на остров. Мужчины сели в лодку и отплыли на середину Хопра, отражаясь в тихой воде, а я осталась лежать на песке, чай кипятить: главное, говорят, в рыбалке не рыба, а удовольствие, на природе побыть, на воду посмотреть. Вот, я смотрела на воду, как рыбак без удочки. На кугу садилась синяя стрекоза, сновали ласточки под самым крылом заходящего на малые круги коршуна, варились на мелководье окуневые котлы - стаей окуни окружали рыбешек, и те, спасаясь, выскакивали на воздух, так можно было видеть, где эти котлы. По глади тут и там скакали серебряные рыбки, долго, как пущенные камушки, сноровисто, как лягушки по траве.

В желтой майке юный менеджер Саратовского отделения одной известной телефонной компании иронично восклицал, украв чужие тапочки:
- (одна известная телефонная компания)! Ни хуя себе - все людям!
Рассказывал:
- Ездили, блять, по области, блять, на машине, - народ объебывать. Объебывали, блять, объебывали, уж чего-чего только не пиздели - что всего три копейки минута, и нихуя больше; все верят, блять! Все берут!

Менеджер с другом откопали где-то помимо червей, купленных в магазине - засуха, нету червей, - личинку майского жука. С большой палец величиной, мучнистую, толстую, с коричневым рыльцем. Задумали закинуть ее на сома и так оставить на ночь.
Менеджер надел от отвращения перчатку, достал дергающуюся личинку из банки, оглядел ее и сказал с уважением:
- Сука, какая же мразная хуйня!..
Звучало, как вечерние размышления о Божьем величии.
Утром встретила его, спросила, поймали ли сома. Вздохнул и сказал, что ночью личинку с крючка кто-то снял.