(no subject)

[asia_datnova]

До кладбища добрались только к четырем часам, когда день замер, приготовившись к вечеру, и возник мучительный зимний вечерний свет, серый, но не скрадывающий предметы, а наоборот, подчеркивающий любую деталь, как слишком сильная наводка на резкость, такой свет, от которого начинает кружиться голова.
Неожиданно собралась большая часть курса - большой громогласный Л с простуженным грузинским носом, маленький круглый А в летних кроссовках и зимней куртке поверх летней цветастой майки, трясущийся от холода, М, со своим острым носиком, бледными глазами под покрасневшими веками окончательно похожий на совенка; и Маленький, уже в строгих дорогих очках, но все еще при кожаных перчатках с обрезанными пальцами. И моя Наташа.
Подойдя к могилке, увидели, что горят красные свечки во льду, а у сосны стоит задумчивая последняя жена, молодая вдова, худая, высокая, в черной шубе. Говорит задумчиво:
- А я стою, стою, жду, жду. Хотела кого-то дождаться, думала, уже никто не придет.
Друзья АЛК ее не любят, считают, кажется, что и ее вина есть, молодая жена, а кроме того - ничего интересного, средняя актриса, говорить не о чем, позарился только на то, что молоденькая, да ошибся.
Мы с ней тоже не общаемся, виделись когда-то на похоронах да дома, но нам хочется как-то показать, что мы относимся к ней нормально. Здороваемся с воодушевлением. Мы очищаем мрамор от снега и льда, она говорит жалобно:
- А я как-то не догадалась, что нужно прибраться.
- И не нужно, - говорим, смущаясь своей бестактности, - все равно занесет, нарастет завтра же.
- Очень холодно, - говорит, - я не догадалась теплее одеться, сапоги хотя бы зимние надеть, но у меня и сапог-то других нету. Или надо было бы водки бутылки две, но я не догадалась...
- Спокойно, - говорим, - две бутылки у нас как раз есть.
Ставим бутылки в снег, разливаем, поминаем. После второй делается тепло. Все розовеют, шутят, вдова уже обсуждает с М пьесу Набокова, кокетничает, мальчики очень ухаживают за ней, вежливы и предупредительны. Она жалуется, что мало работы. Говорит, что снималась в фильме у Абдулова, который он не доснял. А. прищуривает глаз и говорит:
- А вы ничего. Вот смотрю я на вас и вижу, что вы похожи на героиню моего сценария. Когда я писал, я имел в виду совсем другой образ, но теперь вижу, что это можете быть и вы. Даже интересно.
Затем она спрашивает у Маленького, не нужна ли ему в группу певица.
- Я хочу стать певицей.
- Это сейчас не сложно, - успокаивает ее А.
После четвертой она говорит:
- Я на машине.
- Бросайте, - говорим, - машину к чертовой матери. Вызвайте службу пьяный водитель. И пойдемте с нами к грузинам. Тем более, водка кончилась. Только нам еще надо зайти к сокурснику, он тут неподалеку. Через две недели после мастера мы его на том же кладбище хоронили. Мы к нему заходим, только водки для него никогда не хватает.
Идем. Чтобы пройти туда, к Мите, на другой конец, надо долго пробираться по узким заснеженным тропкам между могилками в старой части кладбища: лабиринт прижавшихся вплотную друг к другу оград, едва протиснешься. Мы с Наташей бежим впереди, прокладывая дорогу для А. и его летних кроссовок, а заодно играя в любимую с института игру "лосиные ноги". Мы всегда в нее играли, когда ночью ходили за добавкой. Кстати совсем стемнело, и кладбище уже закрылось, и ворота заперты.
Нас выпускает добрый охранник.
Кафе "Рябинка" - подозрительное место. Никого не бывает на этой улице, трасса идет мимо кладбища, между заводами. Кафе неизменно стоит здесь уже двенадцатый год, в хозяевах все те же грузины. У кафе останавливаются блестящие дорогие машины. Кухня дешевая. Зал пустой, навстечу нам выходят из кафе отужинавшие: восточные, с перебитыми носами, в кожаных куртках, у одного синяк под глазом.
Заказываем водки и чаю.
Она рассказывает, что с тех пор, как он умер, ей стало пусто, потому что не только трудно найти любовника и мужчину, но и вообще трудно найти сравнимую по масштабу личность, что он хотел ее научить, но не успел, и теперь некому ее научить. И тут я понимаю, что ей гораздо хуже: у нее иное устройство, и мысль о том, что самому можно пытаться стать таким человеком, для нее невозможна.
И тут она говорит мне:
- А вы в прошлом году обещали мне прислать фотографию куклы.
Я судорожно начинаю вспоминать, что я в прошлый раз наболтала спьяну. Фотография у меня на этот счет одна, и это - кукла в гробу. Я не думаю, что ей на пользу пойдет такая фотография. Но она, кажется, знает, говорит:
- Ну, вы понимаете, что я имею в виду.
Я говорю:
- Нет, лучше нет. Лучше другую. Другую сделаю.
А сама лихорадочно думаю. Молодой? Последних времен? Да и вообще - не дело это для молодой вдовы - держать дома куклу покойного мужа. С другой стороны, 12 лет ходить сюда всем нам - не хрен собачий. Уже все равно не лечится.
И меня догоняет эта идея. Вот, конечно, правильный формат для моих кукол. Вот, с какими ситуациями хотелось бы мне иметь дело, а не с заказами за деньги. Если вы понимаете, о чем я. Но как-то так это надо сделать, чтобы это было утешительно. Чтобы не закрывало наглухо совсем, а вроде бы как - звало. Ничего себе задачка.
Странный день. Подсчитала: выпили по полторы каждый. И только слегка запьянели. Похмелья нет. В другой ситуации умерла бы с половины этого количества. Прямо возвращение в 1995-й год, когда мы ее глотали, как воздух.
А потом начинается ужасная живая музыка, и чтобы спастись от нее, мы пытаемся заказать песню:
- А знаете такую - дамана, дамана...
Песня кончается быстро, и мы еще хотим Сулико, но Маленький поет, вспомнив вечер:
- Полчаса я могилку искал...
А потом идет плясать с грузинской официанткой.