(no subject)

Берлин оказался неожиданно невысоким и тихим. По всему Берлину цветут липы и сладко пахнут, особенно после дождя и ночью. Благодаря отсутствию световой рекламы небо над городом ночью черное, со звездами. Повсюду цветет шалфей в качестве сорняка. Растет щавель - не конский, а съедобный; сурепка, клевер, репешок, полынь - правда, не серебристая, а чернобыльник; зверобой. В огромном парке посреди города по лужайкам ползают крольчата и живут лисы, над парком пролетают цапли. Цапли, впрочем, может быть, пролетают из соседнего зоопарка по своим делам. На месте составителей путеводителя я бы про это писала.
На траве в парке вперемешку с обычными гражданами лежат-загорают нудисты с нежными жопами.
А больше я в Берлине ничего толком не видела, вот разве что Потсдамер платц, с геометрически удивительными зданиями; вообще, у них все очень хорошо с решением пространства, а Потсдамер и вовсе рай для фотографа, с этими жесткими, острыми, сталкивающимися линиями.
Не видела, потому что с утра до закрытия ходила по музеям. За три дня посетила семь, включая, правда, собор (2 раза). Собор не понравился, особенно изнутри, потому что барокко я вообще не очень, а немецкое, судя по всему, тем более. Единственное что, под куполом собора имеется чудесный белый голубок с растопыренными когтями, сильно похожий на орла: этакий пикирующий на тебя с клекотом святой дух.
Так что я сидела и хандрила, пока девушки поднимались под купол и озирали виды Берлина с верхотуры - а я как-то не люблю городские виды. Но потом я спустилась в подвал и обнаружила там гробы кайзеров, их отпрысков и прочей аристократии (усыпальница Гогенцоллернов), и это зрелище меня с собором примирило.
Тихо, темно, спокойно, гробы огромные, железные, кованые, каменные, умирали они основательно. Один гроб - как каравелла, другой - как полированная стенка, хрусталя только не хватает. И целые поляны детских гробиков, плодились они как кролики, мерли как мухи.
Очень понравилось решение: львиные морды с кольцами в пасти, по периметру гроба, чтобы его поднимать. На канатах, конечно, поднимать, этакую-то дуру, еще и вместо ножек орлиные лапы, вцепившиеся в чугунные шары.
И изящная деталь: благодарные потомки и музейные работники на юбилеи успения приносят гробам венки, а когда цветы вянут, венки эстетически верно не убирают. Так они там и стоят, сухие, серые, пыльные, хрупкие.

(no subject)

Н. рассказала, что после 10-дневного посещения Венеции у нее перед глазами стоял шар из смятых в клубок голубых и красных тряпочек, с торчащими из него во все стороны голыми ногами. "Кажется, - говорит, - в жизни больше никогда не отличу Тициана от Тинторетто".
Надо такую скульптуру сделать. Чур, я.

Л. сперва не поверил, хмыкнул в телефон:
- Я тебе тоже так говорить буду: "С утра до вечера по музеям с пацанами, с утра до вечера".

Это, конечно, все от жадности. Жадно насовать в глаза побольше.
Даже не купили себе ничего, несмотря на целую улицу демократических марок по соседству с отелем. Даже не заглянули на нее ни разу, а Н. так и уехала из Берлина в дырявых тапочках.
- Признайся, - говорит, - самой себе, честно, что тебе интересней, шоппинг или Рембрандт?
Я взвесила оба слова по согласным.

Там музеи - это как 20 Пушкинских, не меньше, по величине, широте и высоте, и как 50 Пушкинских по богатству коллекции. Кажется, они стараются выставить как можно больше, вместо того чтобы хранить в запасниках. Но греко-римов мы еще одолели довольно бодро, только к вечеру ноги сбили и зверики вотивные в глазах.

Ходили с Г. по музеям и хихикали. И тыкали пальцами. А еще культурные, вроде бы, люди. Но удержаться невозможно. Н. ходила за нами и возмущалась:
- Нет, а чего вы ржете? Ходят по музею и ржут, главное. Вот что такого смешного можно найти в Мане?
- Мы, - говорим, - просто таким образом выражаем свою радость. Ой, вон, вон Моне!
- Ну глядите, - мрачно сказала Н., - не обделайтесь со смеху.

А греко-римы оказались невероятно радостными в этом смысле. Древнегреческие онанисты, меряющиеся пенисами, маленький зелененький Зевс (болел); блевательные чаши, глиняная грубая скульптурка мальчика, вытаскивающего занозу - абсолютно та же поза, тот же сюжет, просто раньше; а самое главное - зверики, как вотивные фигурки, так и рисунки. Если с людьми все более-менее канонично, то на звериках они отрывались. Сокровищница для мультипликатора, а не лица. (Потому что там у всех зверей не морды, а все-таки лица.) Задумчивая как философ рыба с длинной верхней губой висит в руках рыбака головой вниз, осмысляет свое положение. Собаки, лошади. Очень худой заяц. Ушастые ежи.
- Ой, гляди, черепашка!

Потом, уже в Берггрюене, поняла, что напоминают рисунки тушью Матисса: вот эти тонкие, намеченные парой непрерывных линий контуры фигур на вазах. Только у них подобные лица - у звериков, а у Матисса - уже и у людей.

И как это сатиры остались и переродились в чертей, непонятно. Наверное, все-таки не на пустом месте? Если столько веков кочует один и тот же образ, слегка транфсормируясь, должно быть, есть под этим и какое-то реальное основание, а не только чья-то внезапная фантазия. (Саму преемственность я понимаю, просто кажется, что даже "просто хорошая идея" - раз она живет, значит, она отвечает потребностям. Значит, есть реальность, которую она описывает.)

Из трактовок Афродиты мне больше всего нравится та, где она выжимает волосы.

Нефертити они поставили напротив Клеопатры, глаза в глаза.

(no subject)

Если с греками и римлянами мы прекрасно управились, всех в себя умяв, то с Gemäldegalerie осечка вышла.

Никогда не думала, что меня можно довести до такого состояния одним созерцанием живописи. А вот, живопись-то и оказалась самая трудоемкая. (Надо подумать, почему.) Натуральный передоз. Нет, я заподозрила неладное, когда прочла в плане галереи, что фламандцы и голландцы расположены в залах с 8 по 19, а также в залах с VII по XI. (Всего залов по внешнему периметру 41, а по внутреннему XVIII, не считая кабинета графики.) Сломались мы на итальянцах, когда Г. показалось, что у святых на картине с жужжанием вращаются нимбы. (А еще мы, адаптировавшись к голландцам и фламандцам, оказавшись в залах больших картин, тыкались в них носом и не понимали, что это за пятна перед глазами. А потом медленно задирали голову, тупо моргали - и только потом соображали, что надо отойти хотя бы шага на два.)

Немцы 15 века меня покорили. 16-17 уже не так, а вот 15...
Во-первых, все это чрезвычайно ярко, глубоких цветов, с лилово-зеленоватой гаммой, широколобо, круглоголово. Во-вторых, оригинальные идеи посещали их религиозных живописцев.

Например, Тайная вечеря; в центре Христос, стол развернут вдоль, одним концом к зрителю, справа и слева апостолы, а внизу по центру - плетеная корзинка. По которой ползет большая черная жирная муха. Один из апостолов ее того и гляди прихлопнет.

Или распятие, на золотом небе удивительные черные пиявочки извиваются. Они с чашками собирают брызги крови Христа там и сям, суетясь как в электронной игре "поймай яйцо".

Или вот маленькая фигурка чрезвычайно одинокого Папы, в левом углу, он поклоняется Марии. Перчаточки свои белые снял и аккуратно рядом на ступеньках сложил.
А в это время ангелы небесные в облаках, и один свесился вниз и одной рукой слегка Марии металлический нимб поправляет.

Или еще: сонм ангелов, стоит вкруговую, только крылья у них не белые, не золотые и не какие-нибудь, а птичьи. Разноцветные, пестрые, с четко выписанными перышками, как на позднейшем натюрморте, у кого зеленые с синим металлическим отливом, у кого серые в крапинку. Какая красота.

Мастер Дармштадских "Страстей" написал в том числе диптих, на левой половине Мария с младенцем Иисусом на коленях, на правой - Бог Отец на коленях с распятым Иисусом, как с ребенком. (Иисус на коленях у Бога Отца - этот сюжет встречается, но в такой трактовке с наглядным сопоставлением особенно здорово.)

Из более позднего - Лот; увы, не записала, чей, и в каталоге галереи ее нет. Но представьте, такой темный фон, на нем такой выписанный Лот, поясной, как-то коварно, не то виновато косящий вбок; и только в левом нижнем углу, совсем чуть, по краешку, из левого в правый - белый локоть и часть женского бока видно. Павший соляной столп за кадром.

Или рождество: тоже уже реалистичная, прописанная, с пятью источниками света: ночь, 1) полная луна, 2) свет с небес от Отца, в окне разошедшихся туч; 3) по центру, в темноте порушенного дома, над младенцем стоит Иосиф, закрывая от него свет фонаря; 4) костер вдали, с пастухами, к костру с неба спускается ангел, сам ангел - освещен бликами от костра; 5) сияющая голова младенца. И все это бросает блики и тени во тьме.


Нашла кое-что из каталога Gemäldegalerie (http://www.smb.spk-berlin.de/htbin), но качество у них хромает.

( иллюстрации )