(no subject)
Jul. 4th, 2009 01:44 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
asia_datnovaН. рассказала, что после 10-дневного посещения Венеции у нее перед глазами стоял шар из смятых в клубок голубых и красных тряпочек, с торчащими из него во все стороны голыми ногами. "Кажется, - говорит, - в жизни больше никогда не отличу Тициана от Тинторетто".
Надо такую скульптуру сделать. Чур, я.
Л. сперва не поверил, хмыкнул в телефон:
- Я тебе тоже так говорить буду: "С утра до вечера по музеям с пацанами, с утра до вечера".
Это, конечно, все от жадности. Жадно насовать в глаза побольше.
Даже не купили себе ничего, несмотря на целую улицу демократических марок по соседству с отелем. Даже не заглянули на нее ни разу, а Н. так и уехала из Берлина в дырявых тапочках.
- Признайся, - говорит, - самой себе, честно, что тебе интересней, шоппинг или Рембрандт?
Я взвесила оба слова по согласным.
Там музеи - это как 20 Пушкинских, не меньше, по величине, широте и высоте, и как 50 Пушкинских по богатству коллекции. Кажется, они стараются выставить как можно больше, вместо того чтобы хранить в запасниках. Но греко-римов мы еще одолели довольно бодро, только к вечеру ноги сбили и зверики вотивные в глазах.
Ходили с Г. по музеям и хихикали. И тыкали пальцами. А еще культурные, вроде бы, люди. Но удержаться невозможно. Н. ходила за нами и возмущалась:
- Нет, а чего вы ржете? Ходят по музею и ржут, главное. Вот что такого смешного можно найти в Мане?
- Мы, - говорим, - просто таким образом выражаем свою радость. Ой, вон, вон Моне!
- Ну глядите, - мрачно сказала Н., - не обделайтесь со смеху.
А греко-римы оказались невероятно радостными в этом смысле. Древнегреческие онанисты, меряющиеся пенисами, маленький зелененький Зевс (болел); блевательные чаши, глиняная грубая скульптурка мальчика, вытаскивающего занозу - абсолютно та же поза, тот же сюжет, просто раньше; а самое главное - зверики, как вотивные фигурки, так и рисунки. Если с людьми все более-менее канонично, то на звериках они отрывались. Сокровищница для мультипликатора, а не лица. (Потому что там у всех зверей не морды, а все-таки лица.) Задумчивая как философ рыба с длинной верхней губой висит в руках рыбака головой вниз, осмысляет свое положение. Собаки, лошади. Очень худой заяц. Ушастые ежи.
- Ой, гляди, черепашка!
Потом, уже в Берггрюене, поняла, что напоминают рисунки тушью Матисса: вот эти тонкие, намеченные парой непрерывных линий контуры фигур на вазах. Только у них подобные лица - у звериков, а у Матисса - уже и у людей.
И как это сатиры остались и переродились в чертей, непонятно. Наверное, все-таки не на пустом месте? Если столько веков кочует один и тот же образ, слегка транфсормируясь, должно быть, есть под этим и какое-то реальное основание, а не только чья-то внезапная фантазия. (Саму преемственность я понимаю, просто кажется, что даже "просто хорошая идея" - раз она живет, значит, она отвечает потребностям. Значит, есть реальность, которую она описывает.)
Из трактовок Афродиты мне больше всего нравится та, где она выжимает волосы.
Нефертити они поставили напротив Клеопатры, глаза в глаза.
Надо такую скульптуру сделать. Чур, я.
Л. сперва не поверил, хмыкнул в телефон:
- Я тебе тоже так говорить буду: "С утра до вечера по музеям с пацанами, с утра до вечера".
Это, конечно, все от жадности. Жадно насовать в глаза побольше.
Даже не купили себе ничего, несмотря на целую улицу демократических марок по соседству с отелем. Даже не заглянули на нее ни разу, а Н. так и уехала из Берлина в дырявых тапочках.
- Признайся, - говорит, - самой себе, честно, что тебе интересней, шоппинг или Рембрандт?
Я взвесила оба слова по согласным.
Там музеи - это как 20 Пушкинских, не меньше, по величине, широте и высоте, и как 50 Пушкинских по богатству коллекции. Кажется, они стараются выставить как можно больше, вместо того чтобы хранить в запасниках. Но греко-римов мы еще одолели довольно бодро, только к вечеру ноги сбили и зверики вотивные в глазах.
Ходили с Г. по музеям и хихикали. И тыкали пальцами. А еще культурные, вроде бы, люди. Но удержаться невозможно. Н. ходила за нами и возмущалась:
- Нет, а чего вы ржете? Ходят по музею и ржут, главное. Вот что такого смешного можно найти в Мане?
- Мы, - говорим, - просто таким образом выражаем свою радость. Ой, вон, вон Моне!
- Ну глядите, - мрачно сказала Н., - не обделайтесь со смеху.
А греко-римы оказались невероятно радостными в этом смысле. Древнегреческие онанисты, меряющиеся пенисами, маленький зелененький Зевс (болел); блевательные чаши, глиняная грубая скульптурка мальчика, вытаскивающего занозу - абсолютно та же поза, тот же сюжет, просто раньше; а самое главное - зверики, как вотивные фигурки, так и рисунки. Если с людьми все более-менее канонично, то на звериках они отрывались. Сокровищница для мультипликатора, а не лица. (Потому что там у всех зверей не морды, а все-таки лица.) Задумчивая как философ рыба с длинной верхней губой висит в руках рыбака головой вниз, осмысляет свое положение. Собаки, лошади. Очень худой заяц. Ушастые ежи.
- Ой, гляди, черепашка!
Потом, уже в Берггрюене, поняла, что напоминают рисунки тушью Матисса: вот эти тонкие, намеченные парой непрерывных линий контуры фигур на вазах. Только у них подобные лица - у звериков, а у Матисса - уже и у людей.
И как это сатиры остались и переродились в чертей, непонятно. Наверное, все-таки не на пустом месте? Если столько веков кочует один и тот же образ, слегка транфсормируясь, должно быть, есть под этим и какое-то реальное основание, а не только чья-то внезапная фантазия. (Саму преемственность я понимаю, просто кажется, что даже "просто хорошая идея" - раз она живет, значит, она отвечает потребностям. Значит, есть реальность, которую она описывает.)
Из трактовок Афродиты мне больше всего нравится та, где она выжимает волосы.
Нефертити они поставили напротив Клеопатры, глаза в глаза.
